5 марок с предателем - маршалом Петеном

Помните скандалъчик у французской почты был? Бдителъный работник почты, увидал на белеге - пять марок с портретом маршала Петена!

Много было шуму, но наконец можно увидетъ эти марки, жалъ не целиком белег, но как зтнатъ.....

В почтовое обращение выпускается серия марок "Монастыри Русской православной церкви"

Во вторник в почтовое обращение выпускается серия из пяти почтовых марок "Монастыри Русской православной церкви ". Об этом РИА"Новости" сообщили в издательско-торговом центре "Марка" министерства РФ по связи и информатизации.

На почтовых миниатюрах, созданных художником Леонидом Зайцевым, воспроизведены Русский на Афоне Свято-Пантелеймонов монастырь в Греции, Киево-Печерская Лавра, Спасо-Евфросиниевский Полоцкий монастырь, расположенный неподалеку от Иерусалима Горненский монастырь и Пюхтицкий Успенский монастырь в Эстонии.

Новая серия продолжает выпуски 2002-2003 годов, посвященные наиболее известным российским православным монастырям.

В день выхода серии в почтовое обращение на Московском почтамте состоится памятное гашение штемпелем Первого дня.

http://www.sostav.ru/news/2004/03/16/21/

КОЛЛЕКЦИОНЕР

После выхода в свет знаменитого «Коллекционера» Дж. Фаулза (1963 г.) за этим безобидным, казалось бы, словом прочно закрепились негативные коннотации. В обиходе кинематографических штампов коллекционер также предстает человеком с нездоровым цветом лица, маниакальным блеском глаз, всецело поглощенный некой иссушающей душу страстью. Между тем, коллекционирование едва ли представляет собой сегодня маргинальное и клиническое явление.
Возможно, с научно-классификаторской точки зрения, коллекционированием действительно следует назвать лишь несколько десятков определенных занятий: собирание почтовых марок (филателия), открыток (филокартия), монет (нумизматика), знаков отличия и жетонов (фалеристика), предметов старины (антиквариат), книг (букинистика), военной атрибутики (милитария) и далее, вплоть до интереса к пластиковым картам (хоббикратия), сигаретным пачкам (фумофилия), брелкам для ключей (коноклефия) и т.п. Однако, если воспользоваться самыми общими определениями термина «коллекционирование» (например, из «БСЭ», где он интерпретируется как «целенаправленное собирательство, как правило, однородных предметов»), ясно что речь идет о любом действии, выстраивающем окружающие человека вещи в серию.
В таком виде коллекционирование – самое обычное обывательское занятие, распространяющееся и на собирание мебельных блоков по дорогим каталогам, и, скажем, на пополнение донжуанского списка. Ведь, в конечном счете, жертва качеством человеческого отношения в пользу количественных объема, скорости, ритма и т.п. автоматически придает любому живому явлению статус неодушевленной вещи. Первым симптомом коллекционера отсюда становится наличие некой объективирующей теории, становящейся у него способом обоснованного отказа от личной, субъективной привязанности.
Основываясь на впечатлениях личного общения с коллекционерами и различными высказанными печатно откровениями, а также на собственном опыте (филателия и нумизматика в детстве), констатирую первым делом внутреннюю раздвоенность коллекционерского сознания. Она выражается, например, в делении этого явления на уровни «настоящих коллекционеров» и простых «собирателей». Отличие между первыми и вторыми, по версии снобов от коллекционирования, состоит в эклектичности и невежественности собирателей, не имеющих четкой цели, методологии, научного подхода. Например, в филателистической коллекции не может быть темы «флора» или «фауна» (или даже «рыбы», «рыбы западного побережья») – подобные названия признак самого дурного тона и бескультурья. Истинный коллекционер сузит и тему, и материал до максимально возможного предела (очевидное картезианское и общенаучное правило), никогда не станет к тому же собирать марки всех подряд стран (как ученый побрезговал бы научно нелегитимным материалом – слухами, разговорами, непроверенными данными и т.п.) – для него ясно, что есть «страны-флудеры» - производители эмиссионной, избыточной марочной продукции, не котирующейся среди подлинных ценителей. Отсюда примером темы «научной коллекции» является название типа «Марки воздушной почты посольства РСФСР в Берлине 1922 г.».
Это можно пояснить таким вот фрагментом интервью некоего М.Е. Перченко, аттестуемого журналистом как «голубая кровь антикварного мира, дилер старой закалки»:
«Как только у меня появляется вещь, которая сильнее по качеству, чем другая вещь, я тут же что-нибудь продаю со стены. Немедленно! Это поднимает общее качество коллекции. Тот, кто жалеет, – тот собиратель. А кто не жалеет – тот коллекционер… Жалость – непозволительная роскошь для коллекционера. У него может быть тысяча причин интимного свойства, чтобы оставить вещь у себя. Она, в конце концов, является памятью о чем-то. Но если он оставит ее, он уже не коллекционер, он – собиратель» [1, с. 12]. Так же точно для «настоящего» филателиста макулатурой может стать целая достойная коллекция, если в ней наличествует хотя бы маленькое пятнышко в виде «эмиссионной» непрестижной марки. Ценность коллекции здесь задается не чувственными, а предельно абстрактными факторами (кто, в самом деле, объявляет страны или годы издания марок флудерскими? – конгрессы международной организации филателистов ФИП). Коллекционеру безразлично, что именно изображено на марке: личные впечатления об ее красоте или символичности не играют никакой роли – важна лишь функция, а не сюжет.
Похожая мифология элитарности коллекционирования и акцент на функциональное значение вещи можно наблюдать и в сфере аудиофилии. «Настоящие аудиофилы, - пишет А. Грек в статье о видовых признаках аудиофилов, - слышат, как звучит не только акустика, но и тумбочка, на которой она стоит… Меломанов от аудиофилов отличить просто: первые слушают музыку, вторые – звук» [2, с. 22]. В духе истинного потребительского пуританизма, аудиофил превращает свою жизнь в посвящение, жертву, служение некоему непостижимому идеалу: «В коллекции же аудиофила может быть не более сорока-пятидесяти пластинок. Причем слушает он их не полностью, а только определенные места. Это своего рода наркотик, правда не особо социально опасный. Принести домой новый проводочек за 500 долларов, воткнуть его в систему, прогреть его с полчаса, а потом слушать – с точки зрения обычного человека в этом есть что-то от шизофрении» [2, с. 22].
А. Грек верно диагностирует одну из главных проблем коллекционирования: «Ведь человеческое ухо может подстраиваться под шумовую среду, так что после нескольких секунд прослушивания звуковой дорожки боевика с выстрелами и взрывами мы слышим намного хуже. Вот почему аудиофилы разработали специальные методики калибровки слуха, позволяющие восстанавливать и повышать его чувствительность. Один из методов – регулярное посещение «живых» концертов. Но есть и более радикальные. Мой знакомый, например, перед прослушиванием любимого диска выезжает за город и долго гуляет по лесу, повышая чувствительность своего природного звукового тракта. Все бы хорошо, но вот, чтобы донести «откалиброванные» уши до домашней системы, приходиться помучиться. Метро исключается полностью – оно выбивает его ухо на двое суток. Так что домой он возвращается на машине далеко за полночь, на небольшой скорости и тихими переулками. На четырнадцатый этаж поднимается пешком – лифт также повредит тонкую настройку слуха. Поэтому достичь своей цели – прослушать несколько любимых треков – моему знакомому удается где-то к часу ночи» [2, с. 23-24].
Метафорой коллекционерства в его отношении к этому невозможному Реальному (как ускользающему травматичному идеалу обладания) являются расходящиеся ножницы человеческих возможностей и научно технического прогресса. Это «Икс» и «Игрек» теоремы потребления, которую точно формулирует В. Сафронов-Антомони в статье «Индустрия наслаждения»:
«Во-первых, это теорема некоего ускользающего начала, например, недоступного обывательскому слуху и научной раскодировке живого волшебства музыки»
Во-вторых, это теорема техники:
«Существуют технические устройства для записи и воспроизведения музыки, которые обладают «нечто», неким Иксом, который делает их способным донести до слушателя «волшебство» (Икс) музыки. Это особое качество аудиотехники тоже не может быть выражено в объективно измеряемых технических параметрах, но явно присутствует в них и делает их столь ценными (в обоих смыслах этого слова)» [3, с. 88].
В русле аудиофильской мифологии эта вторая теорема распадается на два подпункта: есть 1) аналоговая – аутентичная для самой сути музыки, но безумно дорогая – аппаратура и 2) цифровая, искажающая Х музыки техника. Поэтому редкие на данный момент виниловые проигрыватели составляют предмет интереса подлинных коллекционеров, тогда как парадоксальным образом более современные цифровые проигрыватели удовлетворяют лишь невзыскательных любителей – меломанов: «Вот два одинаковых по цене и конструкции транзисторных усилителя, но в одном что-то такое есть и он «звучит», а в другом этого Икса нет и он не «звучит»» - вот типичная оценка аудиоэксперта» [3, с. 89].
Теория коллекционирования излагается в похожем виде в самых разнообразных потребительских источниках информации. Вот, например, концепция Петра Бушэ, владельца сети по продаже и проектированию «самых домашних кинотеатров» (соотвественно и самых дорогих): «Современный человек так сильно озадачен происходящим с ним каждую минуту, что пока не будут задействованы безусловные структуры, он не сможет отвлечься и никакого движения к порогу эмоциональной вовлеченности не произойдет. Раньше для этого сооружали Колизеи – с панорамными картинами и звуком... сегодня основа перехода порога эмоциональной вовлеченности – кинотеатр. С ним все стало просто – сделали широкую картинку. Такую широкую, что ее нельзя увидеть прямым зрением, поэтому человек вынужден либо крутить головой, либо разводить глаза не менее, чем на 38 градусов. В тот момент, когда глазки расходятся, включаются системы самосохранения, человек перестает смотреть на картинку и начинает следить за действием. А если звук приходит, по крайней мере, в формате «пять точка один» (то есть пять источников звука плюс низкочастотный сабвуфер), человек перестает слышать. Он только следит за действием, слушает действие. Как только это произошло – все, порог пройден. Дальше можно обустраивать человека в пятом измерении, в мире, который находится за этим порогом. Человек впадает в состояние, которое мы называем «гиперкреативным», додумывает то, чего нет, легко обманывается и способен свою планку творческой активности резко поднимать» [4, с. 32].
Итак, в этом случае «Икс» вещизма определяется как таинственный «порог эмоциональной вовлеченности». При этом критерием «слышно - не слышно» «видно – не видно» будет снова фактически одна лишь стоимость, денежное количество: «Есть такое понятие – на сколько денег звучит, - объясняет господин Бушэ, - например, во всем мире так оценивают провода. Бывают провода ценой в сто долларов за метр, а бывают – по десять тысяч. Это не вопрос себестоимости. Включение элемента в тракт соответствующей ценовой категории видимо и слышно» [4, с. 34].
Обыгрывая название известного голливудского фильма, можно сказать, что фабулой коллекционерского мифа является осуществление невыполнимой миссии. Сначала рекламисты или сами создатели товара тщательно описывают невероятные трудности на пути аутентичного звука или изображения на пути к потребителю. Затем подают нам очередной технический «Игрек», решающий проблему прямо-таки с гениальной простотой. Вот как это выглядит в случае с рекламой самых элементарных наушников:
«В большинстве наушников массивная катушка задерживает сигнал, а диафрагма вносит свою порцию искажения. Именно поэтому звук, который вы слышите, так отличается от оригинального… Специалисты Koss тщательно проанализировали эти процессы и предложили целый ряд технических ноу-хау, позволивших контролировать и выровнять АХЧ таким образом, чтобы звуковому сигналу ничего не мешало. На рисунке, показывающем «чашку» в разрезе, видно как тщательно рассчитаны акустические щели, а мягкие поролоновые амбушюры плотно облегают ушную раковину, обеспечивая полную звукоизоляцию. Многие ценители чистого звука, между прочим, утверждают, что такие наушники могут конкурировать с полноценными акустическими системами» [Эксперт-Вещь. 2003 № 12 С. 44].
И также точно как в голливудском боевике, где здоровая наглость, деньги и внезапность решают очередную невыполнимую проблему, так и в этом тексте поролоновые прокладки побеждают законы физики и позволяют нам насладиться ускользающим Реальным.
Итак, перед нами классическая фигура потребительского мифа, оперирующего травестийными оппозициями. Сама дилемма «коллекционер собиратель» – это очевидная уловка, алиби для самого существования коллекционирования и одновременно пришпоривающий его инструмент (как и многие другие структурно связанные и взаимно необходимые дихотомии: от системы «демократия – тоталитаризм» до, например, конкурирующего симбиоза «рокеры – попса»).
Коллекционирование вдохновляется фантазиями Воображаемого регистра психики (в терминологии Ж. Лакана), проявляющимися в форме многочисленных аутоэротических мифов, фантомов присутствия некой трудноуловимой реальности. Это могло бы напоминать отношения супругов на стадии взаимного охлаждения, но в момент, когда оба еще не отдают себе в этом отчета и продолжают симулировать страсть. Сохраняемый «Игреком» техники «Икс» музыкального волшебства есть то же самое, что и эта принуждаемая супружеством, бытом, коммуникативной и сексуальной техникой любовь. И также как в толстовской «Крейцеровой сонате», именно некое напряжение, неудобство, травматизм стимулируют всплески этой неровной страсти к Реальному. Лакановское определение половой любви как мастурбации с реальным партнером вполне подходит для характеристики этого травматического нарциссизма коллекционера. Фантазматический экран, создаваемый техникой вдохновляет его образом невозможного Реального, но контакт с ним с самого начала симулятивен и односторонен. Презрение коллекционера к собирателю, с точки зрения психоаналитической методики, нужно толковать как типичный прием переноса вины. На деле это – сублимированное презрение к самому себе. Ведь и «нечувствительная» к реальной музыке цифровая техника и спасительная аналоговая аппаратура – это равным образом всего лишь механическая техника, протез, имитирующий живой орган. Коллекционер наверняка догадывается об этом и потому вынужден усыплять свои подозрения символическим уничтожением «плохой» техники, «плохого» коллекционирования – собирательства.
Между тем, истинная проблема состоит в том, что, по мере дальнейшего онаучивания и технизации коллекционирования (а как еще позиционировать себя по отношению к собирателю?), живая экзистенция Реального ускользает все дальше. Поэтому перспективой для технократически-серийного мышления коллекционера всегда будет символическая смерть. Пока коллекция пополняется, она (как и вся потребительские иллюзии) живет одной лишь негацией, нехваткой. Если не хватает хотя бы одного звена, то, как пишет Ж. Бодрийяр, «целая серия минус один элемент переживается как равноценная одному недостающему последнему члену. В этом элементе символически резюмируется вся серия; без него она - ничто» [5, с. 104]. Но обретение пропущенного элемента равнозначно не выполнению, а уничтожению цели. Поучительный анекдот на тему рассказывает в «Системе вещей» Бодрийяр: «Некий человек коллекционировал своих сыновей: законных и незаконных, от первого и второго брака, приемыша, найденыша, бастарда и т.д. Как-то раз он собрал их всех на пир, и тут один циничный друг сказал ему: «Одного сына не хватает». «Какого же?» - тревожно всполошился тот. - «Рожденного посмертно». И тогда коллекционер, повинуясь своей страсти, зачал с женой нового ребенка и покончил самоубийством» [5, с. 110].
В сказке Туве Янссон «Шляпа волшебника» в таком именно положении оказался образцовый коллекционер Хемуль, собравший полную коллекцию марок:
«– К чему все, все? Можете использовать мою коллекцию вместо туалетной бумаги!
– Да что с тобой, Хемуль! – взволнованно воскликнула фрекен Снорк. – Ты прямо-таки кощунствуешь. У тебя самая лучшая на свете коллекция марок!
– В том-то и дело! – в отчаянии сказал Хемуль. – Она закончена! На свете нет ни одной марки, которой бы у меня не было. Ни одной, ни однешенькой. Чем мне теперь заняться?
– Я, кажется, начинаю понимать, – медленно произнес Муми-тролль. – Ты перестал быть коллекционером, теперь ты всего-навсего обладатель, а это не так интересно».
По Бодрийяру, коллекционирование представляет собой фактическую подстановку вещей на место времени, заклинание смерти: «сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции - переключить реальное время в план некоей систематики. Она попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть»[1, с. 108].
На мой же взгляд, целью коллекционирования является не символическая приостановка времени, но отчаянное стремление запараллелить ритм коллекционирования с ритмом самой жизни. Известна литературно-фантастическая теория (мифологическое дополнение к теории относительности) о том, что, для объекта двигающегося со скоростью света не было бы времени и смерти. С некоторым юмором можно сказать, что в таком случае человек просто не мог бы увидеть своего стареющего изображения, поскольку постоянно обгонял бы собственную перцепцию. Наверное, подобной мифологемой руководствуется коллекционер, сделавший ставку на сам ритм, темп своего собирательства. Законченная коллекция или предельная статичность организации вещей несомненно являются знаком психологической смерти ее автора, поэтому коллекционер идет на все возможные уловки, чтобы динамизировать набор своих вещей. Если для рядового обывателя, «обладателя» ценность может действительно составлять сама вещь, то пуританское сознание коллекционера заставляет его без жалости расставаться даже с самыми уникальными вещами.
Ценным для коллекционера, что ясно и у Бодрийяра, кажется только синтаксис вещей. Но синтаксис этот, по моему мнению, не пространственно-символический, а динамически-временной. Ведь не случайно же опыт коллекционирования совпадает в детстве с открытием темы физической смерти. Ребенок, который задумался о собственной смерти и, разумеется, не смог с ней примириться, начинает теперь торопиться жить. Это выглядит совершенным парадоксом – ведь именно теперь он знает, что взрослого скорее ожидает смерть. Между тем, объясняется все очень просто - две синхронно движущиеся системы (экзистенция и физическое время) по отношению друг к другу выглядят неизменными. Поэтому эта детская торопливость закономерно переходит в феномен взрослого коллекционирования (совпадающего, кстати, часто с кризисом «середины жизни») – столкнувшись вновь со страхом смерти, человек испытывает отторжение ко всем застывшим формам (например, всегда обожающие фотографироваться женщины стремительно охладевают к своим запечатленным образам) и находит символическое спасение в организации миниатюрного колеса времени – коллекции. При этом элементами такого динамического набора могут быть не только вещи, но и туристические поездки, новые знакомые, эмоциональные впечатления – однако и в этом случае речь уже не идет о качестве самого явления, но лишь о принципе постоянной замены их одного на другое, ускорении ритма этого обмена.
         Итак, Реальное коллекции – это страх физической смерти. Несомненно, что коллекционирование не выражает одну только эту монопольную психологическую тенденцию, но также является имитацией социального порядка, языка, мифологической проекцией, нарциссической сублимацией и т.п. Но все это, как мне кажется, представляет собой внешние его слои, выполняющие функцию адаптирующего экрана или защитных механизмов.

http://novoross.apbb.ru/viewtopic.php?id=6#p51